Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
— Как же, помню.
Я отвел тетю Дусю подальше от любопытных глаз.
— В январе к вам поступила молодая женщина…
— Красавица, — понимающе прошептала тетя Дуся. — А фигурой! Одно слово — богиня…
— Вот-вот. Вы ее гримировали?
— Как положено. Синюшная была, на губе ранка…
— Кто просил об этом?
— Муж! Культурный человек, обходительный…
— Скажите честно: сколько он вам заплатил?
Тете Дусе явно не понравился мой вопрос. О своих нелегальных доходах ей не хотелось распространяться. Вместе с тем она, конечно, понимала, что делать секрет из того, что известно всем, — глупо. Вздохнув, она призналась:
— Сколько обещал, столько и заплатил. Четвертную. Уж очень просил получше сделать, я и сделала… Попудрила, подрумянила…
— А с Локшиным он не разговаривал?
— Не видела. С ним ругались родители покойницы. Хотели акт почитать…
— Запишем все это? — нерешительно спросил я, боясь, что тетя Дуся не согласится.
— Пишите, коль нужно… Семь бед — один ответ.
Так в дело легло еще одно доказательство правоты Ладьиных. Теперь я вплотную приблизился к осмотру места происшествия — квартиры Брагиных. Осмотр, проведенный Бочаровым, удовлетворить меня не мог. Мне не давала покоя мысль о том, что в квартире я найду новые доказательства. Но как проникнуть в нее? Нелегально, обманным способом нельзя — закон запрещает. А официально — значит, с Брагиным. Телефона у него нет. Как проверить, бывает ли он дома, когда приходит, когда уходит и где он вообще? Позвонить и спросить об этом Ладьиных? Те, наверное, ничего не знают. Отношения испорчены, контакты прекращены. И все же, почему не позвонить?
Я набрал номер их телефона. Трубку взял Виктор Павлович. На этот раз он был более разговорчив.
— Есть ли какие-нибудь новости? — спросил он.
— Особых нет, — ответил я. — Проверяю ваши показания.
— Ну и как?
— Подтверждаются.
— Иначе и быть не может. Мы с Елизаветой Ивановной убеждены, что вы доберетесь до истины, верим в вас…
— Спасибо, буду стараться… А с Брагиным вы не встречались?
— Нет. Дома этот подонок не живет, где скрывается — не знаем.
— Вы уверены, что дома его нет?
— Мы были там несколько раз. По всему видно, что квартиру он не посещает, хотя ключ у него остался. Недавно мы врезали в дверь свой замок…
— В таком случае прошу вас завтра подъехать ко мне с ключом, часам к десяти.
— С удовольствием, — ответил Ладьин. — Елизавета Ивановна шлет вам привет и желает успехов.
В десять часов утра, вооружившись следственным портфелем, я в сопровождении Ладьиных выехал к кинотеатру «Великан», недалеко от которого жила их дочь. Пригласив понятых, я вошел в квартиру и, обойдя ее, убедился в том, что в ней никто не живет: на подоконниках плотным слоем лежала пыль, на кухне стояла давно не мытая посуда. Затем я осмотрел Наташину кровать, постельное белье, обои на стене, пол, но ничего интересного не нашел. Заглянул в платяной шкаф и удивился почти полному отсутствию в нем одежды. Пустым показался мне и сервант. В квартире я не обнаружил таких неотъемлемых атрибутов быта, как холодильник и телевизор. Однако никаких вопросов по этому поводу я Ладьи-ным не задал: они видели то же, что и я, но молчали. Да и дело я вел не об исчезновении имущества, а об убийстве… Осмотрев детскую комнату, я перешел на кухню, выдвинул ящик из обеденного стола, заглянул в пенал, вытряхнул на газету мусорное ведро… И тут на глаза мне попался маленький комочек бумаги. Я поднял его, развернул и прочитал: «Завещание. Я, Брагина Наталья Викторовна, в случае моей смерти завещаю все принадлежащее мне имущество, ценности и деньги…» На этом текст обрывался. На листке не было ни даты, ни подписи… И все равно то, что я прочитал, заставило меня заволноваться. Текст, по всей вероятности, был выполнен Наташей незадолго до смерти. Иначе этот бумажный комочек был бы давно выброшен. Что же заставило Наташу думать о смерти? И не только думать, но и готовиться к ней?
Я не заметил, как сзади ко мне подошли Ладьины. Они, видимо, тоже успели прочитать «Завещание», потому что, когда я засунул его в карман, Елизавета Ивановна прошептала сквозь слезы:
— Бедняжка… Знала, что скоро умрет, и ни-че-го… ни-ко-му…
Мне оставалось закончить составление протокола осмотра. Я дал его на подпись тем, кто был в квартире, и вместе со всеми покинул ее. На улице, пожимая мне руку, Виктор Павлович сказал:
— Вот видите — еще одно подтверждение…
Действительно, дело шло хорошо. Правда, где-то в глубине души я терзался тем, что затянул направление на экспертизу Наташиной сорочки. Но разве было бы лучше, если бы я сидел все это время в архивах и занимался перелистыванием пыльных бумажек? Конечно, нет. Однако, допрашивая свидетелей, производя осмотры — словом, добывая доказательства, я знал, что наступит день, когда мне придется поработать и в них.
И этот день наступил. С чего же начать? С института или универмага? Пожалуй, прежде всего следует проверить бухгалтерские документы универмага. Ведь осенью, если верить Ладьиным, Наташа сделала по настоянию мужа аборт…
Я поехал в универмаг, и здесь мне опять повезло. Главный бухгалтер — женщина с прекрасной памятью — сразу сказала, что бывшая директриса, пользовавшаяся в коллективе и уважением, и любовью, за время работы товароведом, зав. отделом и директором лечилась стационарно дважды: весной прошлого года в Военно-медицинской академии ей удалили гланды, а осенью в одном из родильных домов сделали аборт. Главбух показала мне необходимые документы. Тот, который был выдан
Военно-медицинской академией, читался легко, а вот документ родильного дома понять было невозможно. И тогда главный бухгалтер вспомнила, что об аборте ей говорила сама Наталья Викторовна. Я изъял оба документа и решил, не откладывая дело в долгий ящик, познакомиться с историей болезни в родильном доме. Как и следовало ожидать, я нашел там справку о группе крови Наташи и был очень обрадован этой находкой. Недоумение вызвали имевшиеся в истории записи. Оказалось, что Наташа ложилась в роддом не на аборт, а на обследование и лечение. Почему же Лузгиной и своему главбуху она говорила об аборте? Пролить свет на этот вопрос могли, пожалуй, только Брагин и Жанна…
До конца рабочего дня оставалось около двух часов. Попросив главврача родильного дома направить историю болезни в прокуратуру с нарочным, я поехал в Военномедицинскую академию и изъял там вторую историю болезни. Осматривал я ее уже по пути домой, видел и в ней справку о группе крови, но думал совсем о другом: неужели Ладьины не знали, что дочь их оперировали в академии? А если знали, то почему умолчали об этом?
Но вопросы вопросами, а тогда предстояло в первую очередь решить проблему, возникшую сразу после того, как мне стала известна группа крови Наташи. Дело в том, что, назначив биологическую экспертизу, я через несколько дней узнал от эксперта по телефону, что кровь, обнаруженная на Наташиной сорочке, принадлежит не ей, а другому человеку. Кому же? Брагину? Если ему, то откуда у него шла кровь? И почему? Не в результате ли борьбы? Без вызова Брагина, без получения у него образцов крови ответить на эти вопросы было невозможно. Как же его найти? Обратиться за помощью к уголовному розыску? Или дать возможность проявить свои способности Бочарову? После конфуза с осмотром места происшествия он должен ухватиться за такое поручение обеими руками, да и по роду деятельности оно ему ближе… Подумав, я остановился на Бочарове. Не буду рассказывать здесь о том, как искал участковый уполномоченный Брагина и сколько смекалки проявил. Скажу лишь одно: к исходу третьего дня Бочаров нашел его в мастерской какого-то друга. Брагин предстал передо мной в белой рубашке с погончиками и накладными карманами, в черных вельветовых брюках и мягких серых туфлях на каучуке. Был он высок, худощав, немного сутул и седоват — словом, являл собой образец тех вальяжных мужчин, которые так нравятся женщинам. Впечатление портило бледное, настороженно-испуганное лицо с широко раскрытыми глазами, в которых как будто застыл ужас… Несколько лет назад я видел такое же выражение в глазах человека, который уехал на рыбалку вдвоем с компаньоном, а вернулся один. Тогда именно оно заставило меня думать о виновности этого человека и, не располагая почти никакими уликами, я через несколько часов допроса уже имел его признание в убийстве, впоследствии целиком подтвердившееся. Как же поведет себя Брагин?
— Кто дал вам право врываться ночью в чужие дома, позорить честных людей?! — возмущенно заговорил он, подходя ко мне.
— А как прикажете поступать с человеком, который не живет дома? — парировал я его наскоки. — К тому же у нас ненормированный рабочий день. Вы пишете свои картины засветло, ведя прекраснодушные разговоры, а мы вынуждены работать и по ночам, в прокуренных кабинетах, с преступниками.
